Один такой мне как-то удалось просмотреть в стенах одной из прокуратур. Его там передавали с рук на руки и цитировали вслух. Всех нюансов припомнить не могу, но постараюсь передать общий стиль изложения.
«Объяснение. Детство мое и отрочество прошли в суровом убожестве. Образование к 17 годам я получил почти академическое: 9 классов самой средней школы и 1 месяц ПТУ. В настоящее время я нигде не учусь и не работаю, так как не имею способности к наукам и ничего не умею делать. С самых младенческих годов я питал ненависть к золотым изделиям, однако в минувший четверг обстоятельства моей горемычной жизни сложились так, что мне пришлось замарать свои ангельские руки о презренный металл. Долги за квартплату, наркотики и мороженое навалились на меня страшным бременем. Человек я порядочный, сохранение честного имени для меня превыше всего, поэтому, чтобы не уронить себя в глазах кредиторов, я решил добыть необходимую сумму путем, наиболее гуманным и единственно приемлемым, на мой взгляд, для настоящего мужчины. А именно – открытым хищением имущества без применения насилия к потерпевшим, т.е. грабежом. С целью ограбить кого-нибудь я вышел из дома в ХХ часов, ХХ минут. Сначала я даже решил не грабить, а просто попросить кого-нибудь из прохожих добровольно поделиться деньгами или имуществом, предварительно весомо аргументировав свою просьбу. Но из всех наиболее убедительных аргументов с собой имелись лишь ловкие руки и быстрые ноги. На углу улиц ХХ и ХХ я встретил ранее незнакомую мне гражданку ХХ, которая двигалась в попутном направлении. На шее у нее висела громадная золотая цепь. Совесть жесточайшим образом мучила меня, пока я догонял эту женщину, но цепочка горела в лучах заходящего солнца дьявольским желтым огнем и словно дразнила. Подбежав к женщине, я сорвал с шеи цепочку и побежал сначала вдоль по улице ХХ, затем свернул в переулок ХХ, а оттуда вышел на проспект ХХ. Убегая, я слышал, как женщина кричала, словно сотня пожарных машин. Сорванную цепочку я в тот же день продал гостю из страны спелого изюма на Центральном колхозном рынке за 100 рублей, после чего был задержан сотрудниками милиции. Долги я отдать никому не успел. Мое честное имя так и не удалось сохранить, о чем глубоко сожалею и в чем со страшной силой раскаиваюсь.
С моих слов записано верно, мною прочитано. Число, подпись».
Первый раз, когда я прочитал творение Долгина, я подумал, что у меня крыша съехала или меня разыгрывают. Но лист был подшит в уголовное дело в окружении других весьма серьезных бумаг, и попутно мне объяснили, что подобных объяснений уже сотни и все они написаны одним человеком. Встретиться с ним удалось на днях.
Долгин поразил меня своим внешним видом. Ничего указывающего на принадлежность к касте «избранных»: ни тебе стального взгляда, ни широких плеч, ни манеры разговаривать с людьми свысока. Щуплый живчик-очкарик в потертых джинсах. Тем не менее на службе уже 8 лет.
— Как вы попали-то в милицию?
— Совершенно династически. Отец — Юрий Константинович Долгин — был одним из первых экспертов ЭКУ УВД Саратовской области. Многие эксперты, которые сегодня работают в ЭКУ – его ученики. После армии долго «сватал» меня, приглашал в милицию работать, но я отвечал, что душа не лежит. А потом вдруг получилось так, что жена стала зарабатывать в два раза больше, чем я. Вот и пошел. Сначала работал участковым, потом — опером (раскрывал уличные преступления и квартирные кражи), теперь занимаюсь наркотиками.
— А как вам пришло в голову писать на официальных бланках такое?
— Году в 1997 дежурил я сутки. Время было что-то около 4 часов. Притащили в отдел мужика, который мелочь какую-то учудил. Стекло, кажется, разбил. И вот этого мужика надо было оформить, как положено, поработать, а мне спать хотелось – ну, невероятно как. И вот, чтобы не уснуть, я попытался представить себя в шкуре этого мокрого, грязного, перепуганного мужика и написал не казенную бумагу, а… просто рассказ. В дежурной части прочитали – упали со смеху. Мужик сам, когда прочитал, повеселел. По какому-то странному стечению обстоятельств объяснение я переписывать не стал, мужика с ним так и определили, куда следует. А потом я получил за свои художества первый нагоняй от начальства…
Нагоняй был далеко не последним. Потому что дальше литературно-канцелярское творчество посыпалось как из рога изобилия.
Буквально в бешенство однажды пришли сотрудники военной прокуратуры.
Задержали милиционеры курсантов училища внутренних войск имени Дзержинского, которые обворовывали квартиры. Долгин возьми да и вверни в первичный материал пассаж: «Мы приехали в Саратов из картофельного Тамбова, чтобы стать красными командирами».
А один документ, подписанный Долгиным, прокурор Кировского района Саратова даже цитировал в гневе на каком-то совещании как образец разгильдяйства. Однако, если без шуток, придраться к служебным бумагам Долгина сложно. Пишутся они (по крайней мере, так говорит сам Долгин) без искажения фактов, с соблюдением всех служебных стандартов. А уж манера изложения российскими законами никак не регламентирована…
Сослуживцы говорят про Долгина: «человек с одной странностью», имея в виду только стиль его писаний. Работать может до упора (в принципе, как многие в милиции), ночью и днем отдаваясь службе целиком за нищенскую (как у всех милиционеров) зарплату. «Можем ли мы с вами встретиться в более спокойной обстановке, вечером, дома?» – «Нет, вечером дома меня не бывает часов до 10. Если приду в семь, жена подумает, что заболел».
Долгин утверждает, что, когда работал по квартирным кражам, служба была более интересной и писать документы особым образом было больше поводов. Например, однажды взяли в Саратове последнего «классического» квартирного вора-гастролера Вову Шнайдера. По делу фигурировало 57 эпизодов краж. Шнайдер был, по выражению Долгина, «антиопером», интеллектуалом. Жертвы свои выбирал заранее, долго готовился к преступлениям, наводил справки. 56 дверей производства известной в Саратове фирмы вскрыл так, что даже не оставил следов взлома. Технология вскрывания так и осталась загадкой. Сгубила Шнайдера элементарная неосторожность: он стал выпивать, «нарушать технику безопасности» и однажды оставил на месте происшествия… паспорт! С настоящим именем, отчеством, фамилией, местом жительства. Тут уж Долгин развернулся: «Мерзкий черный кот зыркнул фосфоресцирующими глазами и исчез в темноте. Я подумал, что это не к добру, но пошел дальше…»
Шнайдер, прочитав про себя такое, чуть со стула не упал. Потом рассказал оперу все, что было необходимо для обвинительного приговора и внушительного срока. Особо цветистые обороты речи цитировал сокамерникам в СИЗО и в колонии.
«Писать в шутливом тоне иногда выгодно для опера, это помогает найти общий язык с жуликами. А еще — это своеобразная психологическая разгрузка. Если ко всему в моей работе относиться серьезно, с ума сойдешь за два дня. Бывает, извращаюсь над служебными строчками, когда приходится сочинять бестолковые, пустые «справки на справки» или речь в документе идет не об очень серьезном преступлении. Если убийство какое – то ни-ни. Пишу серьезно. С этим не шутят! Одно время мечтал написать шутливую книгу о работе опера, наподобие Кивинова (которого, кстати, очень люблю), и даже написал. Целую тетрадь: «Записки инспектора». Дал друзьям почитать. Замылили! Восстанавливать текст по памяти лень, да и незачем. Работы впереди много – все само собой напишется. В последний год у меня появились последователи и плагиаторы, вот смотрите, что на стенке висит…»
На стенке служебного кабинета, в котором происходил наш разговор, висело следующее:
«Список выражений, употребление которых в данном помещении запрещается (приравнивается к нецензурной брани):
1.Я больше не буду!
2.Это был не я.
3. Отпусти меня начальник, завтра я приду и все расскажу (где прячется Гитлер, кто убил Кеннеди).
4.За что меня задержали?
5.Я уважаю милицию и в 1924 году помогал оперу…»
И так далее и тому подобное. Бумагу сочинили и вывесили сослуживцы Долгина. С авторами не удалось переговорить обстоятельно. Вместе с Юрием Юрьевичем они ушли на очередное задержание.
Станислав ГРИГОРЬЕВ