Что скажет покойник?

Пять процентов захоронений в России — ложные. То есть, грубо говоря, пять из ста надгробных надписей лгут. Ложные родственники, ложные трупы, ложные заключения судмедэкспертизы. Искренние слезы…Но это отнюдь не означает, что наша служба медико-криминалистической идентификации работает плохо. Даже наоборот. Результаты по первой чеченской кампании — 75,3 процента, военным действиям в Дагестане — стопроцентная идентификация личностей погибших. Вторая чеченская — 97,6.
Результативность работы американских коллег по окончании войны во Вьетнаме — 25,6. Это за 25 лет! Они сделали четкие выводы о необходимости создания нормативной базы, и в 1990 году минобороны США принимает решение о создании реестра ДНК — образцов каждого военнослужащего. Что имеем на сегодняшний день мы у нас, в России? Ничего, кроме рапорта о добровольной сдаче образца крови для исследований в случае возможной гибели. И блестящий «дагестанский» результат — плод слаженной работы медицинского командования и службы доставки тел. Мы обязаны только их оперативности. Все.

И вот НИИ кибернетики Российского госуниверситета, кафедрой автоматизации военно-медицинской академии и 124-й центральной лабораторией медико-криминалистической идентификации (той самой в Ростове-на-Дону, что занималась царской семьей) разрабатывается система предварительной регистрации данных военнослужащего.

— Процедура регистрации предполагает формирование двух независимых друг от друга информационных пространств, — рассказывает начальник 124-й лаборатории, полковник медицинской службы Владимир Щербаков.
Иными словами, сведения о военнослужащем скоро будут собирать две не связанные между собой службы. Жену, детей, тещин день рождения (пока не решили, насколько подробно будут «рассекречивать») зафиксируют в одной компьютерной базе данных; медиков же будут интересовать здоровье и физиология защитника Отечества, для них он будет безымянным, но зато переболевшим в детстве свинкой и ветрянкой. Абсолютно разные компьютерные программы будут хранить информацию об одном и том же человеке, а ключ к ним один — штрих-код нанесут на два жетона, которые и выдадут военному. Это будет. Когда — пока не известно…
А между тем тридцать тысяч трупов в России ежегодно остаются неопознанными. Невостребованными. Однако воспользоваться ими «в медицинских интересах» (то есть для научных исследований, как учебное пособие) «без согласия родственников» (а если их просто нет?), согласно нынешнему законодательству, нельзя. И в Новосибирске сейчас к уголовной ответственности привлекают 14 человек за продажу в Германию таких трупов «для заготовки органов и тканей». 36 мертвецов в целлофановых пакетах задержали таможенники, и вскоре выяснилось, что содержимое одного целлофанового пакета стоило 150 тысяч долларов (фифти-фифти, половина причиталась немцам, другая половина денег — нам). Чудовищно, но у нас «без наличия такого негуманного закона» в 80 из 89 регионов прекратили делать пересадку органов и тканей — материала нет.
— В Минздраве готовим срочно письма, чтобы дополнить закон, — говорит Виталий Томилин, главный судмедэксперт РФ.
А почему в Минздраве? Вот уже несколько месяцев Минздрав имеет право разрабатывать методическую идеологию для служб судмедэкспертизы по всей стране.
— Наконец-то, — облегченно вздыхает Виталий Васильевич, — а то ФСБ тоже было решило проводить генетическую экспертизу, а умеет ли? Минздрав сомневается. Теперь имеет право сомневаться громко и даже запретить. Методическим письмом.
Вообще с генетиками в стране напряженка. В 19-ти лабораториях приводится генетическая экспертиза, но работают биологи, химики с медицинским образованием. Опять-таки по закону положено трудоустройство только генетиков (да и по уму тоже). Но где их взять? Уже решено готовить профессиональных генетиков в 1-м Московском институте медицинской академии.
Туго и с экспертами одежды. Как правило, ее в расчет не берут и просто отрывают, увеличивая тем самым площадь исследуемого тела. А ведь одежда — очень важная деталь! Но пока проблему просто признали. Выход ищут — обучать на кафедрах?
Кстати, кафедры почему-то «выпали» в новом законе о судебно-медицинской экспертизе из госструктуры. Их работники «не являются государственными экспертами, поскольку кафедры — не частные экспертные учреждения». Тогда какие же?
— Судебная медицина просто выживает как специальность, — возмущается Виталий Васильевич. — Приезжаю в Архангельск, а там вместо шикарной кафедры судмедэкспертизы на кафедре психиатрии в курсе патанатомии остался лишь подкурс судебной медицины. Дайте доктора — организуем кафедру, молят врачи.
А доктор, чудо-специалист, сидит в лаборатории. И материально-техническая база у него неплохая, и материала для докторской полно — дайте защититься! Наука сейчас ушла с кафедр в бюро, и правильно делают, когда главе бюро позволяют заведовать и кафедрой. Именно так обстоят дела у нас в Саратове. И дело спорится.
Судебно-медицинской службе Саратовской области в этом году — 80 лет, а ГУЗ бюро судебно-медицинской экспертизы минздрава области образовали ровно полвека назад.
P.S. Задуман грандиозный проект — создание сети экспертных учреждений по идентификации неопознанных трупов. 7 филиалов НИИ, каждый на 12 — 15 отделов, глобальная компьютеризация, новейшие методики уже опробованы на деле, и многие даже удостоены Государственных премий. По фотографии на документе сегодня возможна 85-процентная идентификация трупа. По отдельным фрагментам костей даже расчлененного тела наши специалисты составляют соматотип человека (то есть, какого сложения — астеник, нормостеник), разработана даже программа по определению окружности головы и номера головного убора. На Западе аналогов данному направлению пока нет. Или, скажем, по волосам можно выяснить, употреблял ли покойник наркотики, или…
В России пока никто не производит «стандарты» — эквиваленты наркотиков для использования их экспертизой. Покупать за границей — дорого. И 95 процентов изготавливается кустарно, из «урожая» милиционеров. «До первого умного адвоката», — прищурился Виталий Томилин.