— Как пройти на почту?
Я замерла как вкопанная. Передо мной стояла та самая девушка. Невероятно.
Я возмущенно открыла рот, набрала в легкие побольше воздуха и… прикусила язык. Она доверчиво совала мне в руку бумажку и карандаш, умоляюще кося сорочьими глазами: «Нарисуй, а? Только подробно-подробно». Она меня не помнила.
Прошел год с моего выпускного вечера, который благодаря ей закончился в райотделе милиции. Она не знала о том, что в половине первого ночи мы с засыпающим оператором составляли ее фоторобот, а дежурный оперуполномоченный тем временем в кабинете устало и нудно втолковывал моей маме, что цыган поймать «дохлый номер», что сообщать об ограблении надо мгновенно, с первого же попавшегося телефона-автомата, и тогда «центр» свяжется по мобильнику с постовыми, которые «засекут» воришку с поличным «в том же квадрате». Что если даже цыганку с моими серьгами и задержат, поди докажи, что я их ей не подарила. Что единственный шанс получить свое добро назад — если ее поймают «на крупном», она смягчит себе приговор, признавшись в «мелких» грехах. Она не знала, что мой брат, встретив ее через неделю на том же месте, позвонит в райотдел милиции, но его там вежливо пошлют, кстати, сообщив, что оперуполномоченный N в отпуске.
Она не знала обо всем этом, но, возможно, она догадывалась, что порчу с меня все-таки сняла. Потому что на следующий день я без проблем устроилась в редакцию очень хорошей газеты.
Стоял дождливый осенний день 2001 года. Он ничем не напоминал солнечный июльский полдень 2000-го. И только девушка с сорочьими глазами все так же торопилась на почту. Позарез нужно дать маме телеграмму, что беременная.
— Ой, мне опять плохо. Ты рисуй пока, а я под балкон отойду…
Начертила план, нашла ее под балконом и поспешила проститься: «А я тебе тоже доброе дело сделаю. Порчу с тебя сниму», — зашептала «беременная», закатывая к небесам то правый, то левый сорочий глаз, тихо поминая магических родственников до седьмого колена. Перед глазами поплыл туман, я раскрыла сумку и по ее приказанию вытащила полтинник. И, странное дело, захлестнула волна безумной радости, как будто купила «Кити-кэт» бездомному котенку. «Котенок сидел передо мной и уже агрессивно шипел: «Ценные вещи есть?» Взяла золотые сережки и давай заливать, мол, вечером в воде их промоешь — если кровь пойдет, плохо дело, а если… между тем она старательно завернула серьги в купюру и сжала в потном кулачке. На секунду зажмурилась, дунула на кулак и разжала его. «Веришь в магию!» — ликующе произнесла цыганка. Я смотрела на пустую ладонь и… не верила. Ни в магию, ни в милицию, ни в свои физические силы (я почему-то еле стояла на ногах, а в висках стучало). Ни в Бога, ни в Дьявола! «Отдай!» — взмолилась я. «Все у тебя будет, — говорит, — только не сразу. А ты сейчас куда придешь, там в уголочек встанешь, заклинание скажешь, и в сумке все найдешь. Только до завтрашнего утра никому ни гу-гу. А то я ни в чем не виновата!»
Люля (впрочем, называй, как хочешь, но лучше по имени родного цыганского племени — люли) — 16-й ребенок в семье, сама же «на сносях» ходит уже три года:
— Способ очень хороший — 99 женщин из 100 покупаются. Просто им меня жалко.
Пусть отвечает Люля односложно, говорит неграмотно, но психологию женскую знает, «как три родинки на своей ступне». Ей в таборе даже кличку дали, что-то вроде «родимым треугольником ступающая» переводится. Так вот они, приметы-то, а мы фоторобот составляли! Внешне люли как таджики. Помню, как разочаровано затянула оператор, взглянув на конечный вариант фоторобота — таджиков у нас пруд пруди, живут за городом, днем в Саратове промышляют, а вечером на электричку и… только их и видели.
Нет, племя огнепоклонников люли гораздо любопытнее. Вот уже много веков рядом с киргизами, туркменами, казахами мирно сосуществует необычное племя. Продолжая поклоняться своему верховному богу Ахура-Мазде, люли перешли на полулегальный образ жизни, пользуясь вначале материальной поддержкой местного населения (Люля утверждает, что их уважают и любят за то, что они не совершили предательства по отношению к старым богам), а затем просто начав кочевать по СССР, теперь по СНГ и разбивая свои лагеря прямо на выезде из крупных городов.
— А принимают нас за беженцев, ведь мы давно не носим отличительные повязки, которые обязал нас носить эмир бухарский. Россияне добрые, подают. Иногда, конечно, ругаются, но мы не смотрим.
Действительно, невозмутимости люли можно только позавидовать. Они никогда не вступают в спор, тем более в драку. Игнорируют армию, даже школу. Я думаю, за вами тоже наверняка не раз увязывались грязно одетый мальчик или девочка, упорно следующий за тобой два квартала, спокойно приговаривая: «Денег дай, дай денег, давай деньги…» Дашь — невозмутимо пойдут дальше с задумчивым выражением лица. Не дашь — тоже в конце концов мирно отстанут.
— Деньги — не главное. Я вот взяла твои сережки, сдала в общую кучу, и что с того? Штаны новые не купила.
Я оглядела Люлю. Выглядела она так же как год назад. Причем, весь фокус в том, абсолютно «штатски» — сиреневая майка «Diesel», черные брюки. Волосы забраны в хвост. Мне и в голову тогда не пришло, что «почту показываю» цыганке. И если бы не сорочьи глаза… впрочем, их я детально рассмотрела только на фотороботе.
— Фоторобот, — протянула Люля, — интересно… (причем явно видно, что это ей совершенно неинтересно, даже в принципе нелюбопытно, для чего это — О.Б.). Можно ведь просто как мой брат мыть бутылки и сдавать на завод (принимая их у бомжей «втридешево» — О.Б.), можно конокрадством заняться или вещами торговать. Но это… неинтересно.
Интересно было следить за ее логикой, довольно странной, основанной скорее на каких-то животных инстинктах «нравится — не нравится», за ее мимикой и жестами, достаточно скудными, но выразительными (произнеся «интересно» она морщила нос и разводила руками), за ее показным (не показным) равнодушием. Я была первой «не из племени», с кем Люля говорила по душам. А если я «настучу» в милицию?
— Так настучала поди уже, — равнодушно пожала Люля плечами, — а если я все еще здесь, то ты ментам уже не веришь и больше туда не пойдешь…
— Да вы что хотите, чтобы надо мной завтра все смеялись? — взмолился опер, — когда я ваше заявление завтра зачитаю на планерке, все от смеха со стульев попадают. Рыба над водой, мое средство со мной. Ха-ха.
Да, в уголке актового зала я, зомбированная, произнесла эту фразу и пощупала уши. Серег не было. В сумке тоже. Ничего не было. И голоса не было, и сил рассказывать о своем горе. Хотите верьте — хотите нет, а до восьми вечера не смела и пикнуть об утраченном. А потом, то ли после энной кружки пива, то ли «чары рассеялись», но выболтала счастливым сокурсникам все и… оказалась не одинока. Каждый припомнил по парочке историй, и все дружно спровадили меня в милицию.
Итак, злость, досада, негодование, усталость — все что угодно мелькнуло на лице оперуполномоченного, но только не сочувствие. И тут же велел вызвать в отделение маму. Хотя до сих пор не понимаю (да и она тоже), при чем здесь мама, как-никак я уже выпускница вуза.
Самое обидное, что несмотря на то, что дежурный и сам признал факт гипнотического воздействия (а то чегой-то я не набрала «02»!), с коим сталкиваются у них довольно часто, сделать он ничего не может. Прием, затасканный цыганами, стар как мир. А средства никакого. Кроме как зыбкая надежда на явку с повинной. Это и пытался объяснить оперативник моей маме «как взрослому человеку». А передо мной ему просто было стыдно за несовершенство законодательства, службы и т.п.
— Главное, все сделать красиво и интересно, — объясняла мне Люля. — Ведь красиво звучит: «Рыба над водой…», а на самом деле глупость. Вот и вся магия — тон, шепот, быстрота, взгляд и волшебное слово «магия». Люди на него сейчас клюют. Раньше им нравилось слово «быль». Почему, не знаю, не то оно таинственное какое, не то просто старое.
Она задумчиво улыбнулась и вдруг хитро подмигнула сорочьим глазом.
— Это я так с тебя и серьги, и порчу сняла. А могла просто по улице со сковородой пойти с травой пожаренной и дымом прохожих окуривать, якобы от сглаза. Так они все сами рубашки задирают и все части тоже подставляют. И деньги суют в руки. И ты бы сунула сама. Да еще спасибо сказала бы…
Ольга БУТОВА